Киевлянка Ирина ХОРОШУНОВА в дневнике 1942 года: «Немцы не любят больных и панически боятся туберкулеза»

4 декабря 1942 года, пятница.

Лежу в постели, и очень мало из событий внешнего мира доносится до меня. Правда, и событий-то особых нет. Немецкие сводки совершенно пустые. Но из них только очень ясно видно, что наши все время ожесточенно наступают на всех фронтах. Эти глухие отголоски не дают возможности составить себе представление об истинном положении вещей.

Одно лишь отрадно, что отчетливо чувствуется сквозь стены комнаты и дыма, — это плохое настроение немцев. Значит, действительно наши наступают? Скорее бы!

В консерватории ожидание конца перешло уже всякие границы. Все сидят в единственной теплой комнате — буфете. Нюся и Элеонора Павловна пекут там картошку и варят кашу Филимонову. Он уже месяца два лежит в больнице, повредил себе ногу. Ему сделали операцию, и он лежит там без всякой помощи. В больницах холод и не кормят. Педагоги собрали ему денег. Теперь эти деньги кончаются, и Нюся внесла предложение каждому принести что-нибудь лучшее из того, что он ест сам. Принести раз в 20 дней. Теперь необходима взаимная помощь, особенно одиноким людям. В среднем не менее двух профессоров в месяц умирают от голода.

Появился слух, что консерваторию законсервируют, как раньше консервировали гимназии: сохранение помещения, инвентаря и педагогов с оплатой 75 процентов зарплаты. А мединститут будто бы начинает заниматься. Ничего не разберешь!

Мои источники сведений — радио и редкие слухи, которые приносят приходящие. С фронтов — ничего. Советские армии наступают у Терека, под Сталинградом и к югу на Калинин — Торопец. Также много слухов о партизанах.

Жизнь словно застыла. Все так же стонут те, кто боится поражения немцев, и придумывают, куда бы бежать. некоторые из них льстят себя надеждой, что немцы, убегая, возьмут их с собой, и те, которые собираются бежать навстречу нашим, и те, которые собираются спасаться с немцами, призывают в пророки всех чудотворцев, чтобы сказали, что будет и что делать теперь.

Многие сохнут от этих дум, а придумать ничего не могут. А потом вдруг решат, что «все равно пропадать!», и положат в кашу больше сала... А немцы хоть и трещат уже понемногу по всем швам, тем не менее, политики своей вовсе не меняют. К примеру: наш дом во второй его части снова начинают выселять. В воскресенье будто бы должен прийти прораб смотреть квартиры.

Трудно разобраться в том, что происходит. Немцы по-прежнему уничтожают людей. Но есть среди них и исключения. И, очевидно, следует все-таки отделить грешных от праведных, то есть фашистов от немцев-людей. Таких фашисты не милуют. Уже несколько случаев знаем, когда доподлинно порядочные немцы попадают в опалу, на фронт или просто исчезают неизвестно куда. Так случилось с очень человечным, по словам сотрудников, шефом кинофабрики. Так убрали инспектора Вигерса — пастора — и других.

Немцы не любят больных и панически боятся туберкулеза. Еще чего доброго и меня уволят, если узнают, что болезнь моя в легких. Надеюсь только, что это еще не начало открытого процесса. Пора собираться на работу.

Меня что-то развезло. Началось с небольшой простуды из-за нашего библиотечного холода. Но не падает температура, и вот валяюсь уже неделю. Лежать мучительно. Дым разъедает глаза. Но нам нельзя жаловаться. У нас есть свет. Краденый. Немцы не дают света даже самим немцам, живущим в украинских домах. А у нас оказался общий кабель с немецкой частью квартир. Пользуемся им тайком. И моя печка топится.

Отселенная половина большого дома темная совсем. Выехали все. Во дворе уже лежат песок и глина для ремонта немецкой половины дома. И новый дворник подметает улицу. Разоренное 40-летнее гнездо.

Несмотря на свет, никто не приходит на посиделки. Надежда Васильевна больна. А у других нет сил, нет времени.